Брат заявил, чтобы я забрала больную мать к себе. Мол, ухаживать - это женское дело

Мы с братом никогда не были особенно близки. Не ссорились всерьез, но и не делились сокровенным. 

Антон рано съехал, женился, устроил свою жизнь. А я осталась с мамой: врачи, больницы, «ты девочка, ты должна», компрессы ночью, когда у нее поднималась температура, и поиск нужных лекарств на другом конце города.

Со временем я тоже съехала, но несколько раз в неделю стабильно навещала мамулю. 

Когда мама серьёзно заболела, брат позвонил. Не приехал, просто позвонил. Спросил, всё ли в порядке, и добавил, что у Лены (его жены) сейчас напряженка с работой, а у него завал. В общем: держись, сестрёнка.

Я держалась. И тогда, и потом. В одиночку. А он появлялся очень редко.

Особенно остро это почувствовалось, когда маме резко стало хуже. Как раз в этот день Антон соизволил проведать мать и услышал эту ужасную новость от врачей. В первую очередь он позвонил мне. Не для того, чтобы сказать о том, что маме хуже, а чтобы перевалить ответственность на меня.

- Слушай, маме нужна помощь. Она не встаёт. Её нельзя одну оставлять.

Голос у брата был настойчивый, даже обвиняющий. Я в тот момент стояла в маршрутке с тяжелым пакетом после восьмичасового рабочего дня. С мыслью только об одном: скинуть обувь и рухнуть на диван. А он мне - маме нужна помощь. Как будто я не знаю. Как будто я живу на Марсе и не бываю у нее почти каждый день.

- Давай ты её к себе заберешь, - предложил брат. - Ну, ты же … Ну, как бы… Женщина. У тебя и график гибкий. А Лене моей тяжело, у неё со спиной проблемы.

Я чуть телефон не уронила.

- Женщина, говоришь? - переспросила я. - А ты кто, извини? Рыба амфибия?

- Ну что ты начинаешь, - раздраженно сказал Антон. - Просто… так принято. Женщины по дому, по больным. 

Вот тут у меня и вскипело. Злость вспыхнула сразу, как спичка. За все годы. За то, как он приезжал только на праздники. За то, как мама его нахваливала, будто он не просто сын, а благодетель. За то, как он говорил: «Мы бы и рады, но у нас места нет», хотя у них с Леной трешка в новостройке и ёлка стоит круглый год.

- Слушай, - начала я, - давай честно. Если ты не можешь так и скажи. Не перекладывай это на меня только потому, что я женщина. Ухаживать за больным человеком - это не про пол, это про ответственность. Если вы с Леной не справитесь, найдём платный вариант. Соцработника, сиделку. Но ко мне мама переезжать не будет. Я не вывезу. Ни физически, ни морально. 

Брат молчал. Потом фыркнул:

- Ну конечно. Зато как наследство делить, ты первая прибежишь.

После этих слов у меня от злости потемнело в глазах. Я решила, что хватит терпеть:

- Ты серьёзно? То, что ты сейчас сказал? Ты, который за год ни разу не свозил маму в поликлинику, ни разу не приехал просто так, проведать? Ты о чём? Слово «наследство» тебе не стыдно вообще вслух произносить?!

- Да я просто…

- Нет, не просто. Всё, хватит! Не звони мне. Если что, сиделка у мамы будет. Я всё устрою. А ты… ты отдыхай. «Мужчина».

С тех пор тишина. Иногда брат сухо пишет в общий чат: «Как мама?» Я отвечаю кратко. Не ради него, а чтобы не злиться лишний раз.

Маме я наняла сиделку. Вначале она, конечно, была недовольна: чужая женщина в квартире, тишину нарушает, да и кофе делает без пенки. А потом ничего, привыкла. Теперь говорит:

- Хорошая она, спокойная. Умеет слушать.

А я просто рядом. По вечерам заезжаю, приношу что-нибудь вкусное, поправляю подушку. Без героизма, истерик и мыслей о том, что мне достанется.

Иногда думаю: если бы забрала её к себе, мы бы обе перегорели. Я от усталости, мама - от вины. Так что я все правильно решила. Не по сердцу, по уму.

Я больше не злюсь на брата. Не потому, что простила. Просто отпустила. Он живёт, как умеет. А я как должна.

А когда мама, попивая свой липовый чай, говорит: «Не забывай про себя, ты у меня тоже одна», я улыбаюсь и киваю.

Потому что знаю: всё, что я делаю - это про любовь. Настоящую. Ту, что не кричит на каждом углу, не требует похвалы и благодарности. Любовь не по должности, не по полу, а по сердцу и совести. По той тонкой, но крепкой ниточке, что связывает нас, как бы жизнь ни пыталась ее перерезать.