Свекровь специально приходит к новорожденному внуку больная

Я вышла в декрет рано, ведь уже на седьмом месяце стало тяжело, хоть и планировала проработать дольше. До этого работала в городской администрации. Скучная бухгалтерия, но в коллективе было спокойно.

Муж, Саша, принял всё как должное, он у меня человек простой: если что-то пошло по плану, значит, так и надо, обсуждению не подлежит.

Когда мы только поженились и стали снимать квартиру, свекровь приходила в гости часто. Ненавязчиво, но настойчиво. С упорным желанием "научить" или "помочь", даже когда мы не просили. 

Перед самыми родами она приходила через день и привозила домашние пельмени, закрутки, кефир. Вроде доброе дело, но в тот момент раздражало. Особенно когда начинала рассказывать, какие вещи в роддом брать, как себя вести, а как точно не надо. 

Я молчала, поэтому в целом отношения были терпимые, без особой близости, но и без скандалов.

После появления Ванечки всё изменилось. У нас с мужем родился сын, долгожданный, первый. 

Свекровь стала приходить каждый день, иногда без звонка. В первый месяц это казалось удобным: пока я с трудом поднималась на ноги после тяжёлых родов, она подмела пол или посидела с ребенком, пока я принимала душ. 

Но через пару месяцев началось странное. Например, она могла спокойно подойти к ребёнку сразу с улицы, не вымыв рук. Или прийти, шмыгая носом, прокашливаясь в кулак, и говорить с улыбкой, что простыла на автобусной остановке.

Первый раз я деликатно спросила: всё ли в порядке, может, кашель — не к добру? Улыбнулась, ответила, что простыло немного, "я ж не чихающая, как в рекламе". 

На следующий день я оставила антисептик на тумбочке у входа, как бы невзначай. Она проигнорировала. На третий день снова сопли. И снова — всё хорошо, мол, не вздумай переживать по пустякам, у меня весь организм чистый, я детей своих вырастила без всякой химии.

Однажды сын проснулся с температурой под сорок. Кричал, сбивался на кашель, весь горячий. Мы с мужем не отходили ни на шаг. Врач поставила вирусную инфекцию и назначила только жаропонижающее и наблюдение. 

Ничего опасного не было, но эти трое суток я провела без сна, тревожная, злая на всех и на себя. Я понимала, откуда всё пошло — свекровь приходила за пару дней до этого, с кашлем и «ой, что-то в горле першит».

После того случая я поставила жёсткие рамки. Сказала мужу, что без предупреждения — ни шагу в дом, особенно если у неё хоть какой-то насморк. Он промолчал. Не согласился, не возразил, а просто принял. Видимо, понимал, что мне действительно страшно.

Несколько недель было тихо. Потом она начала снова приходить и пару месяцев все было тихо и мирно. Звонила заранее, уточняла, можно ли заглянуть, приносила разные вкусности. 

В один день она сидела особенно тихо. А на вопрос что случилось только жаловалась, что по вечерам ломит кости, и будто мандраж. Я нахмурилась и спросила, не заболела ли. Поморщилась: организм стареет, давление скачет, возраст.

А через день вечером мне написала коллега, с которой я, выйдя в декрет, не общалась плотно, но всё же иногда переписывалась. 

Между делом она написала, мол, видела твою свекровь в поликлинике. Говорит, что рассказывала какой-то женщине, что скорее всего у нее грипп и сетовала на то, как же ей плохо. Я переспросила. Та уверенно: у терапевта, сама стояла в очереди.

Я обомлела. Это же значит, что тогда, когда она у нас в квартире сидела за столом и пила чай, поглаживая сына по головке, она уже сама подозревала, что у нее грипп?

Саша, когда я ему всё рассказала, впервые взорвался. Позвонил матери. Я слышала только обрывки, но знала: он не сдерживается. Он говорил, что нам не нужны такие героические визиты, что ребёнок не должен платить за бабушкины капризы. Он просил не приходить вовсе, если нет честности.

На утро она прислала сообщение. Что, мол, зря мы так с ней, что она сама мать, хотела как лучше. Что она думает, что я не справляюсь и мне срочно нужна помощь с ребенком.

Что она не чувствовала себя плохо, и вообще — в аптеке ей сказали, что у неё лёгкое ОРВИ. О визиту к терапевту ни слова. Ни извинений, ни вопросов о здоровье малыша.

После этого я не пускала её в дом почти два месяца. Она звонила иногда, муж отвечал редко. Я ощущала вину, но злость перекрывала всё. Даже не за болезнь — за скрытность, за то, что сделала нас глупыми.