- Мужа своего пожалей, он же не осёл таскать такую махину, - постоянно твердит мать, намекая на мой лишний вес

Когда мама в очередной раз сказала: «Ты бы похудела, а то уже в дверях застреваешь», я просто опустила глаза и промолчала. Не потому что нечего было сказать, а потому что устала.

Мне тридцать два. У меня стабильная работа, ипотека, муж, дочка. Я умею готовить, планировать, организовывать семейные поездки, вовремя платить налоги и подавать показания счётчиков. Но мама всего этого будто не замечала. Ее интересовало только моё тело. Точнее, его объём.

- Посмотри на себя, - говорила мать, ковыряя вилкой оливье, в который сама только что вывалила банку майонеза. - Щёки, как у хомяка, руки толстые, бёдра - мама дорогая… Ну куда тебе это? Тебе ж еще жить и жить. А ты себя в могилу закопаешь этим обжорством.

Я следила за питанием. Считала калории. Ходила в спортзал по пять раз в неделю, даже когда всё тело болело. Ничего не помогало. Я просто пошла в отца.

Папа умер от инфаркта в пятьдесят пять. Он был крупным, спокойным человеком, который любил сладкое, но никогда не бегал по ночам к холодильнику. Просто такая конституция. Он мог не есть целый день и всё равно весил сто двадцать. Я унаследовала фигуру от него.

А мама всегда была тоненькая. Без особых усилий.

Я молчала. Как танк, значит, как танк. Но внутри всё взрывалось.

Особенно тяжело было, когда дочка подслушивала. Маше девять. Тоненькая, как прутик. Ест, как птичка. И смотрит на меня с немым вопросом в глазах: «Мама, а со мной всё будет хорошо? Я не стану такой же?».

А я не знаю, что ей говорить. Потому что возможно, станет. Я-то помнила, как начала набирать вес в двенадцать. Уже тогда мама шептала папе:

А я просто росла. Просто росла и всё.

На выпускной платье мне не купили.

- Нечего показываться в таком виде, - сказала мать. - Пойдешь в чёрном, чтобы не привлекать внимания.

И вот недавно мама снова пришла в гости. Сидела на кухне, пила чай и вдруг сказала внучке:

- Ты не ешь много сладкого, как мама. А то тоже станешь пышечкой.

У меня задрожали руки. Я отодвинула стул и вывела мать на балкон.

- Мам, прекрати, - начала я, с трудом сдерживаясь. - Ты не имеешь права говорить такое при ребёнке.

- Мама. Я тебя прошу. Замолчи!

- Ах вот как?! Уже и слова нельзя сказать? Ну конечно! Сейчас модно быть толстой и говорить, что это генетика. А на самом деле ты просто слабая, дочка. Ни воли, ни желания быть лучше. Жрёшь как не в себя и ноешь.

И тогда я впервые в жизни накричала на неё.

- Знаешь, мам, лучше бы ты вообще ничего не говорила! Заткнулась бы и просто порадовалась, что я жива, что у меня семья, работа, что я воспитываю твою внучку с любовью, которую ты мне так и не дала! А ты всё: жир да жир. А я помню, как в двенадцать лет не ела три дня, чтобы влезть в твои старые джинсы. Я помню, как меня рвало, как я теряла сознание, а ты твердила: «Вот и хорошо, меньше ешь». Я помню, как ложилась спать с урчанием в животе. Всё помню, мама!

Она замолчала.

А потом, глядя на меня с какой-то жалостью, сказала:

- Ну, если тебе так плохо со мной, то не зовите меня больше.

После ее ухода я плакала. Долго. Дочка подошла и погладила меня по руке.

- Мам, ты красивая. И ты вкусно готовишь. И вообще, ты лучшая.

Я села на пол и заплакала по-настоящему. Не от боли - от облегчения.

Тогда я поняла: больше не позволю маме ломать меня. Я уже не та маленькая девочка, которая пыталась заслужить любовь. Я женщина. Со своей жизнью, своим телом, своей историей.

И я научу дочку любить себя. Без условий, без: «Если похудеешь», без весов вместо сердца.